Неточные совпадения
— Как так твоя мать? — пробормотал он, не понимая. — Ты за что это? Ты про какую мать?.. да разве она… Ах, черт! Да ведь она и твоя! Ах, черт! Ну это, брат, затмение как никогда, извини, а я думал, Иван… Хе-хе-хе! — Он остановился. Длинная, пьяная, полубессмысленная усмешка раздвинула его лицо. И вот вдруг
в это самое мгновение раздался
в сенях страшный шум и гром, послышались неистовые крики, дверь распахнулась и
в залу влетел Дмитрий Федорович. Старик бросился к Ивану
в испуге...
Сидим мы, бывало,
в клубе и трактуем, кто остался победителем при Черной, как вдруг
в залу влетает батальонный командир и как-то необыкновенно юрко, словно его кто-нибудь с праздником поздравил, возглашает...
Ну вот этот-то молодой человек и
влетел теперь
в гостиную, и, право, мне до сих пор кажется, что он заговорил еще из соседней
залы и так и вошел говоря. Он мигом очутился пред Варварой Петровной.
И вот из соседней
залы, длинной и большой комнаты, раздались скорые приближающиеся шаги, маленькие шаги, чрезвычайно частые; кто-то как будто катился, и вдруг
влетел в гостиную — совсем не Николай Всеволодович, а совершенно не знакомый никому молодой человек.
У крыльца Егор Егорыч что-то такое пробормотал кучеру и почти с не меньшей быстротой, как несся и на тройке,
влетел в переднюю, а затем и
в залу, так что Муза едва успела приостановиться играть.
То он воображает себе, что стоит перед рядами и говорит: «Messieurs! вы видите эти твердыни? хотите, я сам поведу вас на них?» — и этою речью приводит всех
в восторг; то мнит, что задает какой-то чудовищный обед и, по окончании, принимает от благодарных гостей обязательство
в том, что они никогда ничего против него злоумышлять не будут; то представляется ему, что он, истощив все кроткие меры,
влетает во главе эскадрона
в залу…
Я не стану распространяться о том, как устроивала свое городское житье моя мать, как она взяла к себе своих сестер, познакомилась с лучшим казанским обществом, делала визиты, принимала их, вывозила своих сестер на вечера и на балы, давала у себя небольшие вечера и обеды; я мало обращал на них внимания, но помню, как во время одного из таких обедов приехала к нам из Москвы первая наша гувернантка, старуха француженка, мадам Фуасье, как
влетела она прямо
в залу с жалобою на извозчиков и всех нас переконфузила, потому что все мы не умели говорить по-французски, а старуха не знала по-русски.
Из класса со свистом и гиканьем выскочило человек десять с Квадратуловым во главе. Сысоев бросился от них, точно заяц, преследуемый собаками, весь скорчившись, неровными скачками, спрятав голову между плеч и поминутно оглядываясь. За ним гнались через обе
залы, и только тогда, когда он с разбегу
влетел в «дежурную», преследователи так же быстро рассыпались
в разные стороны.
Но недоумевать было некогда. На дворе послышались поспешные шаги, затем шум на крыльце и хлопанье дверью.
В «
зал»
влетела девушка
в красном.
В передней, столовой,
зале и гостиной захлопали двери, и
в гостиную, как вихрь,
влетел Грохольский. Он был бледен и дрожал. Руками он махал, мял свою дорогую шляпу. Сюртук болтался на нем, как на вешалке. Он олицетворял собою сильнейшую лихорадку. Увидев его, Бугров отошел от жены и стал смотреть
в другое окно. Грохольский подлетел к нему и, махая руками, тяжело дыша и ни на кого не глядя, заговорил дрожащим голосом...
Но утолить голод нам не пришлось. Слишком много было впечатлений вокруг. Едва только я принялась за мой стакан чая, как быстро распахнулась дверь, и с арией Кармен
в таверне
влетела высокая, большеглазая, совершенно белокурая, как северная Валькирия, третьекурсница и объявила, что первокурсниц ждет уже
в зале учитель фехтования.
В этот момент
в залу не вошел, а буквально
влетел репортер и рецензент одной из самых распространенных
в Петербурге газет мелкой прессы, Марк Иванович Вывих. Это был высокий, стройный молодой человек, блондин, со слегка одутловатым лицом,
в синих очках.